Карл Ругер. Боец - Страница 123

123

Он не стал уточнять, что случилось это в молодости, хотя что есть молодость, когда ты живешь столько?!

– Несколько я проиграл, – сказал он. – Но Людо полагает, что лучше меня теперь никого нет.

– Что думает Людо, я уже поняла, а что думаешь ты?

– Я думаю, что он прав.

Карл охотно на этом бы и остановился, но, по-видимому, это было бы несправедливо по отношению к Деборе. Он обязан был объяснить ей все.

– Людо и сам хороший полководец, – сказал он. – И он тридцать лет строил Флору и создавал ее армию.

– Зачем? – удивленно подняла бровь Дебора. – Ведь тогда он не мог еще знать о нойонах.

– Ну зачем государству армия? – усмехнулся Карл.

– Я знаю, зачем государству армия, но ты сказал об этом не так.

– Верно, – улыбнулся Карл. – Людо вернул Флору к ее естественным границам…

– Чтобы перейти их и идти дальше, – поняла Дебора.

– Да, – согласился Карл. – Людо решил построить собственную империю. Почему бы и нет? Ведь герцог застал конец империи Яра. Я думаю, увиденное ему понравилось, и в этом нет ничего удивительного. Это ведь и в самом деле был золотой век.

– Значит, герцог Корсага создал армию, которая достойна его планов, и воевать, судя по тому, что ты рассказал, он умеет тоже. И все-таки он пригласил тебя.

– Да, – кивнул Карл. – Он пригласил меня. Истинный флорианец, гордый, надменный, блистательный вельможа, тонкий политик, отменный солдат… Я мог бы сослаться на сантименты старой дружбы, а Людо действительно верный друг, преданный и бескорыстный, хотя в это трудно поверить, зная историю его жизни. Однако дело в том, что нойоны ему не по зубам, и он это знает. Он ведь еще и страшно умный, Дебора, наш друг Людо Табачник.

– Мы сделали круг, Карл, – заметила Дебора, забирая у него кувшин, из которого он так ни глотка и не отпил. – И вернулись к тому, с чего начали. Почему ты?

– Вероятно, потому что я художник.

Дебора посмотрела на него со странным выражением, но промолчала, видимо, обдумывая слова Карла. Потом сделала длинный глоток, по-простонародному обтерла губы тыльной стороной ладони и, наконец, призналась в том, что ничего не поняла.

– Не вижу связи, – с сожалением в голосе сказала она и протянула ему кувшин. – Выпей, Карл, и объясни своей глупой женщине, что ты имеешь в виду.

Карл усмехнулся – ему понравилось, как Дебора вела теперь разговор, – и, взяв кувшин, сделал несколько больших глотков. Вино было крепким и терпким, но мысли Карла были далеко. Он думал о том, что только что сказал Деборе и о чем его спросила она.

– В давние времена…

Уже начав говорить, Карл понял, что времена, о которых он теперь рассказывает Деборе, не такие уж давние, во всяком случае для него, и задумчиво покачал головой, потому что все в мире относительно, как сказал современник человека, имя которого Карл собирался произнести в следующее мгновение.

– В давние времена, – грустно усмехнувшись, сказал Карл, – один неудавшийся живописец, Альдо Годих из Подо, основал в Руане Академию рисунка. И знаешь, вот ведь как бывает, он был никудышным художником, но на поверку оказался замечательным учителем, и еще, как оказалось, он умел чудесно писать об искусстве. И вот однажды у маэстро Годиха зашел с кем-то спор о том, что можно и следует называть искусством рисунка. Альдо полагал, что рисунком является практически все, что способен делать человек. Мысль не бесспорная. Впрочем, вполне возможно, он имел в виду лишь живопись, архитектуру и прочие пластические искусства. Ему возражали, что понятие рисунка накладывает строгие ограничения на использование данного термина в столь расширительном значении. «Оставьте значения слов филологам и думайте головой!» – ответил Годих своим оппонентам. Не помню, чем там у них закончился спор, но, по мне, так Годих был прав, и даже более, чем думал он сам. Война, Дебора, это тоже искусство рисования.

– А любовь, Карл? – тихо спросила Дебора. – Любовь тоже рисунок?

– Да, – в тон ей ответил Карл. – Пером души, кровью сердца, на нежном шелке Судьбы…

Бросок Деборы был внезапен и стремителен, как атакующее движение ее адата, но, хотя Карл и успевал перехватить Дебору в прыжке, делать этого он не стал, открыв себя удару ее тела, позволив свалить себя на спину и впустив в себя со следующим вдохом жаркий выдох влюбленной женщины.

3

Какая длинная ночь. Положим, не самая длинная в его жизни, не самая насыщенная событиями, но полная, наполненная множеством мыслей и чувств, несовместимых, однако совместившихся и уместившихся в краткие несколько часов «без солнца». Какая странная ночь. Быть может, потому, что ей предшествовал странный день, или потому, что, казалось, вся его жизнь, все те бесчисленные дороги, по которым он до сих пор шел, все сошлось в одной точке, в этой тихой и теплой флорианской ночи? Чудесная ночь. Ночь любви. Счастливая ночь. Но тогда почему так тревожно на сердце?

Карл не спал. А Дебора? Спала она или нет? Сейчас Карл этого не знал, но он не удивился, когда услышал ее голос, и вопросу, который она задала, не удивился тоже. Такая ночь. Чему же здесь удивляться?

– Кто ты, Карл?

Уместный вопрос, но не однозначный. Хотела ли Дебора спросить Карла о его прошлом? Что ж, она, как никто другой, имела теперь право на такой вопрос. Вероятно, уже настало время для того, чтобы рассказать ей, кто он, о тех дорогах, по которым он прошел, что оставил за своими плечами в невозвратном прошлом. И Карл решил, что обязательно ей об этом расскажет. Сегодня или завтра, но разговор этот состоится, и она, единственный после Стефании человек, услышит историю его жизни так, как знает ее он один, как помнит ее теперь. Однако сейчас Дебора спросила его не только об этом. Об этом тоже, но и о другом. И Карл понял ее второй вопрос правильно, тем более что он совпал – и, по-видимому, неслучайно – с тем, что вырастало и нарастало в нем самом, что незримо присутствовало во всех его делах и заботах, встречах и разговорах все последнее время и в день минувший, как и в предшествующие ему дни. Не этот ли вопрос прочел Карл в сумрачном взгляде своей дочери? Не об этом ли не спросил и не спросит его Людо Табачник? Не на этот ли именно вопрос отказался ответить Строитель Март?

123