Карл Ругер. Боец - Страница 66

Скот, устало подумал Ругер и, тяжело припадая на измученную долгой ходьбой «ногу», побрел искать ручей. Ручей он нашел несколько в стороне от общего лагеря. Маленький родничок пробивался из-под камней у подножия скалистого холма. Почти весь холм порос лесом, но этот склон, на котором практически не было земли, оставался голым. Место Ругеру понравилось. Он сбросил с плеч мешок, напился холодной чистой воды и даже заставил себя собрать сучья для костра. Земля была мокрой, сырыми были и сучья, а с неба по-прежнему сыпался мелкий противный дождь, но Ругер нашел небольшой скальный козырек, под которым можно было устроиться на ночь. Во всяком случае, там мог поместиться он сам и даже край костра.

Петр развел костер и поужинал последним куском вяленой оленины и сухим хлебом. Хлеба после ужина у него осталось ровно на одну трапезу. Петр закурил трубку и задумался. Он не очень хорошо знал эти места, но предполагал, что если сгоревшая деревня, мимо которой он прошел в полдень, это Райский Сад – а так оно вроде бы и было, – то до Великой, за которой начнутся не охваченные войной земли княжества Сольд, оставалось два дня пути. За рекой же лежала мирная страна, где вдоль тракта стоят живые деревни и хутора, где по-прежнему существуют придорожные гостиницы, постоялые дворы и корчмы и где его восемнадцати серебряных и пяти золотых марок, спрятанных сейчас в поясе, должно вполне хватить на то, чтобы с комфортом добраться до Линда. Но вот путь до реки быть легким не обещал. У него еще оставался табак, немного крепкого яблочного бренди плескалось в старой фляге, да лежал в мешке, как последний резерв, большой ком шарки – смеси перемолотых орехов и изюма, сваренных в меду. Зубы у Петра были еще достаточно крепкими, так что грызть шарку он мог. А вот терять день на почти безнадежную охоту в мокром осеннем лесу было глупо.

И как раз в тот момент, когда Петр Ругер окончательно решил, не задерживаясь нигде, двигаться к реке, из сгустившейся ночной тьмы на свет костра вышла женщина. Мокрые спутанные волосы падали ей на лицо, но по первому впечатлению лицо у нее было измученное, кожа бледная, а глаза безумные. Она подошла к костру, секунду постояла, тяжело дыша и бессмысленно глядя на огонь, а потом начала оседать. Она упала по другую сторону костра, и Ругеру показалась, что она умерла.

Коротать ночь рядом с покойницей ему не улыбалось, и, страшно – по-солдатски – матерясь, Ругер полез под дождь, чтобы оттащить несчастную подальше от костра. Но только он успел к ней приблизиться, как женщина закричала. Она кричала тонким голосом, как кричат иногда умирающие звери: то ли крик, то ли стон, то ли растянувшийся во времени прощальный вопль тоскующей звериной души. И в этот момент Ругер увидел то, что не заметил прежде, когда женщина внезапно возникла около его костра. Эта женщина была на сносях, и сейчас, в этот самый момент, у нее начались родовые схватки.

Ругер прожил жестокую жизнь, и в этой долгой жизни ему приходилось чаще прерывать человеческие жизни, чем дарить кому-нибудь жизнь. На бесконечных военных дорогах он, вероятно, посеял свое семя не в одной женской утробе. Их было много, женщин, встреченных им на пути и забытых уже на следующем бивуаке. Маркитантки и шлюхи, селянки и нечастные горожанки в городах, отданных на поток, одни из них ложились с ним добровольно – за деньги или похоти ради, – других он брал силой. По-видимому, немало маленьких и больших Ругеров коптили небо в двух десятках стран, куда забрасывала Петра судьба наемника. И сейчас, стоя под темным небом, с которого сыпалась мелкая водяная пыль, глядя на корчившуюся у его ног женщину, слыша ее крик, Ругер почему-то подумал именно о них, никогда им не виденных, затерянных во времени и безмерном пространстве, собственных детях.

Выругавшись в голос, Ругер опустился на мокрую землю рядом с роженицей, задрал грязные пропитанные водой юбки ей на голову и, привычным движением раздвинув худые бледные ноги, приготовился принимать роды. Он никогда этого не делал раньше, если не считать пары-другой жеребят да телят, которым он помог появиться на свет. Впрочем, ему приходилось видеть, как рожают женщины, и сейчас он не сплоховал. Худо-бедно, но он помог родиться какому-то мальчугану и даже пуповину обрезал и завязал, как следует. И пока занимался младенцем – обмывал под усилившимся дождем и заворачивал в чистую рубаху, которая так кстати оказалась в его мешке, – совсем забыл о роженице. Когда же, держа притихшего младенца на руках, он подошел посмотреть, что с ней, то сразу понял, что эта плоть уже отмучилась и душа женщины, покинув мертвое тело, унеслась уже в Чистые Долы. Женщина была мертва.

Ругер осторожно положил младенца под навес, где было тепло и сухо, и вернулся к женщине. Он быстро обыскал мертвое тело, но ровным счетом ничего не нашел. Не было никакого – пусть даже самого маленького – намека на то, кто эта женщина, откуда она пришла, куда держала свой путь. Он не смог выяснить даже того, что обычно выяснить легче всего, – какой вере она принадлежала. Пожав плечами и снова выругавшись, Ругер оттащил труп женщины за камни и вернулся к костру.

– Ну, – сказал он, глядя на младенца, которого взял на руки, – пойдешь со мной или как?

Решение взять мальчишку с собой стремительно созрело в его душе. Обдумав этот неожиданно возникший вопрос, Ругер решил, что идея неплоха. Его ожидала одинокая старость. Женится ли он или нет, еще неизвестно. А сын, что ж, сын мог и должен был оказаться ему опорой тогда, когда годы возьмут свое и он превратится в настоящего старика.