Значит, еще не время, решил он и снова пошел в мастерскую, оставив ровно дышащую Дебору спать и видеть сны.
Остаток ночи он провел, сидя за столом и читая книги, купленные в лавке Ивана Фальха.
На рассвете пришли монахи ордена Молчальников. Карл даже не знал, что у ордена в городе есть своя обитель, но оказалось, что есть. Монахи собрали мертвецов и оторванные части тел, погрузили на дроги и, молча помолившись в испоганенном кровавой резней доме, отправились восвояси. Пока они трудились и предавались молитве, Карл наскоро побеседовал с несколькими из соседей, вставших, как и большинство горожан, с солнцем, и уже через несколько минут соседский парень, карман которого обрел несколько медных грошей, отправился в неблизкое путешествие в Слободку, чтобы привести оттуда женщин, бравшихся за грязные уборки в богатых домах. Если Карл хотел оставаться жить в этом доме, а он и не думал его пока покидать, дом следовало привести в порядок. И не только дом. Карл попросил соседок нагреть для него воды, послал младшую дочь хозяина дома напротив купить съестного и несколько метров льняной ткани, затем, вернувшись в свою мастерскую, быстро написал несколько коротких записок и, запечатав их сургучом, снова спустился вниз. Теперь нежданный заработок достался еще двоим соседским мальчишкам, стремглав понесшимся выполнять доходные поручения Карла. А сам он дождался, пока из дома уйдут монахи, забрал у соседей два деревянных ведра с испускающей пар горячей водой, отнес их в баню на заднем дворе и вернулся к Деборе.
Она все еще спала. Дыхание ее выровнялось, и бледность сошла с лица, но то, как Дебора спала, сказало Карлу, что, как он и предполагал, будить ее – напрасный труд. Она проснется не сейчас, а когда придет время. Другое дело, что он не знал, когда придет это время, и, следовательно, должен был исходить в своих действиях из предположения, что спать она будет еще долго.
Покачав головой, Карл оставил Дебору и занялся более насущными делами, чем бессмысленное стояние над спящей женщиной. Первым делом он осмотрел содержимое сундуков и легко нашел купленное Деборой постельное белье, так что перестелить постель оказалось несложно. Он лишь задержался на секунду над дорожной сумкой Деборы, лежавшей в том же сундуке, где и льняные простыни, но искушение заглянуть туда, хотя и возникло – что правда, – было тут же с гневом изгнано прочь. Карл закрыл сундук и вернулся к кровати. Переложив Дебору на пол, он быстро поменял испачканные простыни и только после этого, снова подняв ее на руки, отправился в баню.
Как он и предполагал, его плащ был безвозвратно испорчен, и, значит, в списке дел, намеченных на этот день, прибавился еще один пункт, выполнить который в нынешних обстоятельствах будет совсем непросто. Чтобы купить новый плащ, ему пришлось бы оставить Дебору одну, но делать этого Карл пока не хотел. Возможно, потом, если его предположения о солдатской чести окажутся верными, он и сможет отправиться в город, тем более что там были и другие дела, но это зависело не только от него. Вернее, не столько от него, сколько от других людей.
Но жить можно и без плаща, решил Карл и стал отмывать Дебору от уже засохшей и превратившейся в бурую корку крови.
Карл не был брезглив, тем более его не пугала кровь. Чего-чего, а крови он видел не меньше, чем иной мясник за всю свою жизнь. Так что, обмывая Дебору, он не обращал совершенно никакого внимания на то, что именно он с нее смывает. Зато сам процесс обмывания спящей женщины оказался полон незнакомых Карлу впечатлений. Безвольное, податливое тело в его руках. Нежная белая кожа, медленно освобождающаяся от коросты запекшейся крови. Волосы, которые снова стали русыми, длинные и шелковистые, чуть вьющиеся волосы Деборы. Ее совершенная грудь, широкие бедра и крепкие ноги. Все это – ощущения прикосновений, зрительные образы и даже запах – неожиданным образом зажгли Карла, удивив его самого силой переживания, испытываемого им сейчас. Но овладеть спящей женщиной всегда казалось ему чем-то запретным, неприемлемым, противоречащим самой сути плотской любви. Поэтому в тот момент, когда он обратил внимание на то, как его руки смывают грязь и кровь с живота Деборы, Карл даже застонал от противоречия между охватившим его возбуждением и непристойностью своих мыслей. Усилием воли он взял себя в руки и продолжил мыть Дебору, лишь ускорив свои действия до предела, чтобы поскорее закончить начатое дело.
И все равно загнать демонов страсти, уже вырвавшихся на волю, обратно в узилище, созданное волей и привычкой, было непросто, и, когда, укутав вымытую, продолжавшую мирно спать Дебору в кусок полотна, он нес ее в спальню, Карл был уже в оке тайфуна. Он с огромным трудом удерживал себя в рамках разумного, но чувствовал, что стены его воли дают трещины и ему следует спешить. Поэтому, уложив женщину в постель и накрыв ее одеялом, Карл едва ли не бегом бросился в свою мастерскую.
Его руки дрожали от нетерпения, когда он закреплял кусок картона на большом мольберте, и вожделение, затопившее его душу, заставило его выбрать пастельные карандаши вместо угля, потому что образы, роившиеся в его голове, требовали теплого живого цвета, а не серых линий, оставляемых на бумаге углем. Однако это было все, на что хватило его железной воли. Особенно могучая волна, родившаяся в его рвущемся из груди сердце, смела последние барьеры и затопила сознание.
На этот раз, как, впрочем, уже случалось с ним в прошлом, Карл погрузился в переживание своих эмоций так глубоко, что отвлечь его от этого сладкого ужаса не могли никто и ничто. Это не означало, однако, что он полностью и окончательно прервал связи с внешним миром, как иногда случалось с другими художниками. Просто окружающий мир перестал существовать для него в той мере, в какой существовал обычно. Мир утратил значительную часть своей вещественности и значимости, но не исчез вовсе.