Карл Ругер. Боец - Страница 104

104

Между тем к Карлу и Деборе подошли и остальные.

– Герцог Корсага, – сказал Карл, оборачиваясь к волшебницам. – Дама Виктория, дама Анна.

При виде колдуний брови Табачника полезли на лоб.

– Виктория! – сказал он, и в его голосе зазвучала тревога. – Боги! Виктория!

– Здравствуй, Александр, – надменно сказала дама Садовница. Голос ее был холоден, как зимний ветер. – И оставь, пожалуйста, этот тон. В конце концов, я имею право появиться на родине, без того чтобы все подряд устраивали при встрече со мной сцены.

Карл с интересом посмотрел на Викторию, и не он один, но, естественно, никто ничего не сказал. Промолчал и Карл. Тайна Виктории, по-видимому, долго таковой уже не останется, но, в любом случае, это ее тайна и ее право хранить ее при себе.

– Герцог, – сказал он, разряжая обстановку, – нас шестнадцать человек, и дело идет к ночи.

– Я понимаю, – кивнул Табачник. – Что ж, не смею задерживать. Встретимся утром, тогда и поговорим – или, может быть, я зайду попозже вечером?

– И куда же вы собрались зайти, герцог? – усмехнулся Карл, разглядывая Табачника. Конечно, за прошедшие годы герцог Александр изменился, он постарел, хотя и не настолько, насколько должен был постареть, к тому же власть, настоящая большая власть меняет людей, но что-то от Людо Табачника в нем все еще оставалось. Например, этот взгляд.

– Мне помнится, граф, – на титуле Карла голос Людо ощутимо дрогнул, выдав наличие какой-то еще не озвученной мысли, – что у вас во Флоре есть свой дом.

– Мой дом? – Карл почувствовал, как сжалось на мгновение его бесстрашное сердце, и подумал, что еще не вовсе вернулся к себе настоящему. Настоящий Карл Ругер принял бы эти слова гораздо спокойнее.

– Неужели вы могли подумать, Карл, что кто-нибудь осмелится посягнуть на вашу собственность? – искренне удивился Людо. – Вчера, когда мне сообщили о вашем прибытии, я взял на себя смелость распорядиться, чтобы во дворце навели порядок и проветрили помещения. Сейчас там мои слуги. Они будут при вас столько, сколько вы сочтете необходимым, но леди Дебора, вероятно, захочет набрать свой собственный штат так быстро, как только будет возможно, – не так ли?

Карл долго – возможно, минуту или даже две – молча смотрел в глаза Людо. Глаз Табачник не отвел.

– И лошади, конечно, ждут нас где-то неподалеку? – спросил наконец Карл.

– Непременно, – серьезно ответил на его вопрос Табачник.

– И повара готовят обед. – Карл посмотрел на солнце, успевшее уже сесть на вершины Западной гряды.

– Естественно, – пожал плечами Людо. – Надо же вам что-нибудь поесть?

– О чем вы промолчали, Александр? – спросил Карл, не оборачиваясь.

– Четыре года назад во время охоты погиб Ахилл. – Табачник говорил медленно, осторожно, взвешивая слова. – Наследников он за собой не оставил, зато оставил завещание. Но, даже если бы Ахилл ничего в нем не оговорил специально, закон трактует ситуацию однозначно. Сенат подтвердил последнюю волю Ахилла единогласным вотумом, а цезарь утвердил решение сената. Это все.

На секунду в глазах потемнело, потом перед ними прошла багровая волна, и Карл тяжело вздохнул. Это было все, что он мог себе сейчас позволить, но прошлое, которое нежданно-негаданно вернулось к нему, уже зажило в нем своей особой жизнью.

– И тогда вы отправили письма, – сказал он вслух.

– Нет, – покачал головой Табачник. – Письма я отправил не поэтому. Я не стал бы нарушать ваше одиночество, Карл. Без веской причины, я имею в виду. Никогда.

2

Если нигде не задерживаться специально и двигаться с той скоростью, которую гарантируют здоровые лошади и сезонное состояние путей сообщения, дорога от замка Арвида до Флоры занимает двадцать – двадцать пять дней. Табачник сумел проделать весь маршрут за пятнадцать. Меняя лошадей так часто, как мог себе позволить такой богатый человек, каким он, несомненно, являлся, Людо за десять дней добрался до Забеллы, где их уже ожидала нанятая посланным вперед человеком галера. При этом судно было битком набито лучшими гребцами, каких только оказалось возможно нанять за деньги, перекупив у всех капитанов, которые, на свою беду, находились в это время в гавани. Три смены гребцов работали без устали, подгоняемые железной волей герцога Александра и огромным призом за скорость, обещанным им в компенсацию их страшных усилий и пережитого страха. Не останавливаясь даже на ночь, галера стрелой пролетела расстояние от Забеллы до Во в два суточных перехода, последние семь часов идя сквозь суровый весенний шторм, и еще через три дня ошвартовалась в порту Флоры.

Ничего этого Карл тогда не знал. Его окоченевшее тело, обложенное подушками с горячим песком и завернутое в меха, было нечувствительно ни к бешеной скачке, которая прерывалась лишь затем, чтобы нагреть в костре новую порцию песка и сменить почти загнанных лошадей, ни к морской качке. А душа Карла пребывала в забытье, где снова и снова любила женщин, чьи тени давно уже растаяли в прошлом, сражалась с врагами, чьи имена помнили лишь книги хронистов; и писала полотна, многие из которых уже физически не существовали. Карл пришел в себя лишь тогда, когда в его уши неожиданно ворвался полный жизни и сочных красок гомон многолюдного порта Флоры, куда в полдень пятнадцатого дня пути вошла едва не разваливающаяся от напряженной гонки галера.

Практически мгновенно – толчком – Карл вернулся в себя, почувствовал свое едва теплое и почти не способное двигаться тело, услышал и узнал ни на что более не похожий шум крупного порта, в котором смешались и отдельные голоса, и слитный шум толпы, сдобренные криками чаек, плеском волн, разбивающихся о борта кораблей, скрип канатов и глухие удары дерева о дерево. А еще он ощутил смесь волнующих запахов, хлынувших в его каюту через открытое окно, но одновременно узнал, что свет дня нестерпим для его привыкших к мраку глаз. Солнечный свет, ворвавшийся к нему вместе с запахами и звуками, едва не убил Карла. Он увидел вспышку пламенеющего сияния и закричал от нестерпимой боли – вернее, полагал, что закричал, так как на самом деле его горло породило лишь сухой слабый шелест. Слезы хлынули из страдающих глаз Карла, мозг дрогнул и сжался, сжигаемый испепеляющим пламенем солнечного света, и вместе с ним корчилось в конвульсиях изможденное долгим умиранием немощное тело.

104